Версия для печати

Конечно, как и во всяком движении, не все участники обновленчества несут равную ответственность за общий дух движения, но, несомненно, каждый, присоединивший­ся к нему, не мог не понимать, что в какой-то степени и он предает своих пастырей и собратьев по Церкви, и в пер­вую очередь — Святейшего Патриарха Тихона.

Труднее было понять ложь второго принципа, на ко­тором стояло обновленчество, — взгляд на Высшее Цер­ковное Управление, как на чисто бюрократический, без­благодатный институт, лишь формально огражденный ка­ноническими правилами. У тех, кто поверил в "канонич­ность", "законность" обновленческого ВЦУ, возникало убеждение в необходимости подчиниться духовному наси­лию над своей совестью со стороны "церковной власти", т. к. казалось, что подчинение такому насилию есть усло­вие сохранения единства Церкви.

Только при таком формально-бюрократическом пони­мании церковной власти могла возникнуть чудовищная иллюзия "каноничности" обновленческого ВЦУ, иллюзия, основными творцами которой были митрополит Сергий и два других соавтора "Меморандума трех" (сами обновленцы поначалу готовы были признать "революционный" ха­рактер своего захвата власти, ломающий "устаревшие" ка­нонические нормы).

Принятие обновленческого ВЦУ многими архиереями было обусловлено тем, что они не видели альтернативы: другого административного центра не было, а жизнь без администрации казалась немыслимой и невозможной.

Указ Св. Патриарха, Синода и Высш. Церковного Со­вета от 7/20 ноября 1920 г. о самостоятельном управлении епархий должен был стать основой для противостояния узурпаторам церковной власти. К этому призвали архие­реев и митр. Петроградский Вениамин, и митр. Ярослав­ский Агафангел.

5/18 июня 1922 г., убедившись, что гражданская власть препятствует его приезду в Москву и вступлению в управ­ление Русской Церковью, митрополит Агафангел, обладав­ший в этот момент, согласно чрезвычайному соборному по­становлению, всей полнотой первосвятительской власти, призвал русских епископов:

"Возлюбленные о Господе Преосвященные Архипасты­ри! Лишенные на время высшего руководства, вы управ­ляйте теперь своими епархиями самостоятельно, сообра­зуясь с Писанием, церковными канонами и обычным цер­ковным правом, по совести и архиерейской присяге, впредь до восстановления Высшей Церковной Власти. Окончатель­но вершите дела, по которым прежде испрашивали разре­шения Св. Синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к нашему смирению".

Итак, образ действий епископов в условиях безвластия был указан, и в течение года, до освобождения Патриарха Тихона, православные архиереи, не признавшие обновлен­чества и при этом оставшиеся на свободе, шли путем са­мостоятельного управления.

Православных, не признавших обновленческого ВЦУ в период отсутствия подлинного церковного центра, называ­ли в то время "автокефалистами", т. к. каждая епархия ста­новилась самоуправляющейся церковной единицей (Мест­ной Церковью — по определению Собора), подчиненной лишь своему правящему архиерею. Вопрос о возношении за богослужением имени заключенного Патриарха решался по-разному. Передавая власть митр. Агафангелу, Св. Патриарх ничего не говорит о возношении имени, но, по-ви­димому, подразумевалось, что это возношение вместе со всей полнотой власти переходит к Местоблюстителю Ага-фангелу (как мы указывали, своего рода "сопатриарху" — в силу чрезвычайных обстоятельств своего избрания). Митр. Агафангел, призывая епископов к самоуправлению, также ничего не говорит о возношении имени снявшего свои полномочия Патриарха Тихона, очевидно полагая, что вполне достаточно возношения имени епархиального ар­хиерея. Однако многие в то время все же возносили имя Патриарха Тихона, хотя и не надеялись, что Святейшему удастся избежать расстрела и вернуться к церковному управлению. Но были и другие решения. Вот, например, как практически реализовал Указ 7/20 ноября епископ Златоустовский Николай (Ипатов), который писал своей паст­ве 10/23 ноября 1922 г.:

"Жизнь епархии я представляю в таком виде — само­управляющиеся церковные приходы во главе с приходски­ми советами объединяются в общеепархиальном Союзе Приходов, возглавляемом союзным правлением (или сове­том) под руководством епископа. При епископе может быть самостоятельный церковно-административный орган управления. Для Златоуста это не новость. Здесь с 1917 года так именно устроилась и идет церковная жизнь. Вот и вся схема епархиальной жизни. Епископ, клир (духовен­ство) и миряне автономная (самостоятельная) церковная организация. Епископ и епархия, единомысленные во взгля­дах, сумеют войти друг с другом в общение... Если же не все Златоустовские приходы будут согласны со мною, то я могу остаться только с теми приходами, которые поже­лают иметь меня своим епископом".

"Религиозные церковные вопросы, — продолжает он в письме от 16/29 ноября, — дело совести каждого челове­ка. Я по своей совести высказал отношение к ВЦУ... Если кто в Златоусте окажется согласным со мною — пусть пря­мо мне и скажет об этом. Тогда мы, единомышленные, об­судим и все дальнейшие вопросы касательно нашей цер­ковной жизни. Это самый простой и естественный путь без всякого шума, без лишних разговоров... Но зато это и са­мый верный и прочный путь, ибо воистину является де­лом совести каждого отдельного христианина, свободным и личным его волеизъявлением".

Нередко случалось, что иерархи, поначалу принявшие обновленчество, поняв, с кем имеют дело, переходили на самостоятельное управление. Обновленцы (а с ними — и их покровители) были настолько напуганы православным движением "автокефалистов", что ВЦУ было вынуждено в начале декабря 1922 г. обсудить специальную докладную записку В. Красницкого "Об автокефалиях и борьбе с ни­ми" и разослать ее в качестве циркуляра всем епископам. В этом циркуляре движение "автокефалистов" расценива­ется как "тихоновщина", как выполнение указаний Патри­арха Тихона и митр. Агафангела, и, разумеется, как резуль­тат "влияния" эмигрантской и церковной "контрреволю­ции" на некоторых иерархов...

Действительно, в условиях систематического гонения многочисленные, способные к дроблению, трудноуловимые, автономные церковные единицы, возглавляемые еписко­пами, борющимися с массовыми арестами — массовыми тайными хиротониями, были наилучшей, если не единст­венно возможной формой церковной организации, и это, несомненно, учитывали в своих постановлениях и призы­вах Патриарх Тихон, митр. Вениамин, митр. Агафангел и близкие им по духу православные иерархи.

Если бы архиереи Русской Церкви были духовно под­готовлены к такой форме церковной жизни, то успехи об­новленчества были бы ничтожны, т. к. рядовое духовен­ство и особенно миряне относились к обновленчеству не­доверчиво или враждебно. При такой экклезиологической позиции епископов государственная программа расчлене­ния Церкви, развращения ее с помощью подобранных "ли­деров" и затем полной ликвидации — встретила бы гораз­до больше препятствий, чем это было в реальной истории.

Массовое отпадение епископов в обновленчество было одной из основных причин его чрезвычайного успеха в первые месяцы после ареста Патриарха.

Неспособность большинства русских архиереев понять и реализовать Соборный и Патриарший замысел, их ду­ховная несостоятельность перед лицом кучки церковных бюрократов, поддержанных государственной властью, коренилась в системе подготовки епископов, отразившей в себе многие пороки синодальной эпохи. Вот как об этом свидетельствует, например, о. Георгий Шавельский, выдаю­щийся по личным качествам церковный деятель, главный протопресвитер армии и флота, один из 25 кандидатов на пост Патриарха на Соборе 1917-18 гг.:

"...Епископского звания достигали не выделившиеся своими дарованиями, проявившие способность к церковно­му управлению и творчеству священники и верующие, но лишь одна категория служителей Церкви — "ученые" мо­нахи... Надо было студенту Духовной Академии или канди­дату богословия принять монашество, сделаться "ученым" монахом, и этим актом архиерейство ему обеспечивалось. Только исключительные неудачники или абсолютно ни на что непригодные экземпляры — и то не всегда! — могли в своем расчете потерпеть фиаско. Поэтому исключения были редки...

Кто хоть немного следил за нашей церковной жизнью, тот знает, что своим печальным расцветом такое направ­ление обязано знаменитому во многих и положительных и отрицательных отношениях Антонию (Храповицкому)...

Упоенный так легко давшейся ему важностью своей особы, оторванный от жизни, свысока смотрящий и на своих товарищей, и на прочих обыкновенных людей, "уче­ный" монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опом­ниться, осмотреться и чему-либо научиться...

У нас, как ни в одной из других православных церквей, епископское служение и вся жизнь епископа были обстав­лены особенным величием, пышностью и торжественно­стью. В этом, несомненно, проглядывала серьезная цель — возвысить престиж епископа и его служения. Несомненно также, что пышность и торжественность всей архиерей­ской обстановки неразумными ревнителями величия вла­дычного сана, с одной стороны, самими честолюбивыми и славолюбивыми владыками, с другой, у нас часто доводи­лись до абсурда, до полного извращения самой идеи епис­копского служения. Они делали наших владык похожими на самых изнеженных и избалованных барынь, которые спать любят на мягком, есть нежное и сладкое, одеваться в шел­ковистое и пышное, ездить — непременно в каретах... Вне­шний блеск и величие часто скрывали от толпы духовное убожество носителя высшего священного сана, но компен­сировать его не могли... Рано или поздно подделка разо­блачалась, если не людьми, то делом — фетиш не мог заменить чудотворной иконы... В конце же концов, жестоко страдала из-за нее Церковь.

...Сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также практиковавшаяся только в Русской Церкви, строго осуж­денная церковными канонами (См. 14 Апост. прав., 16 и 21 Антиох. соб., 15 Никейского, 1 и 2 Сардик. соб., 48 Карф. соб. См. толк. Зонара и Аристина на 14 Апост. прав.), система беспрерывного перебрасывания владык с беднейших кафедр на более богатые — в награду, и наоборот — в наказание, распло­дили в святительстве совершенно неведомые в других пра­вославных церквах карьеризм и искательство...

Имел наш епископат, конечно, и достойных предста­вителей... Но они, думается мне, в своем архиерей­ском служении были бы еще значительно выше, если бы прошли серьезную школу и имели счастливую архиерей­скую коллегию...

Если... историк... заглянет в хартии наших дней и, кра­сочно изобразив типы предреволюционных церковных управителей, представит картину предреволюционных ме­тодов, путей и средств владычного управления, то совре­менники удивятся тому, как при всем хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла наша Русь оставаться и великой, и святой...

...После всего сказанного сверлит мой мозг один вопрос: ужели из 150-миллионного верующего, талантливого рус­ского народа нельзя было выбрать сто человек, которые, воссев на епископские кафедры, засияли бы самыми свет­лыми лучами и христианской жизни, и архипастырской мудрости? Иного, как положительного ответа на этот во­прос не может быть. И тем яснее становятся те удивитель­ные, непонятные, преступные небрежность, халатность, легкомыслие, с которыми относились у нас к выбору и к подготовке кормчих Церкви...

Люди, искренне любящие Церковь, ждут серьезных церковных реформ — отнюдь не реформации. А знающие действительные церковные недуги согласятся со мной, что самая первая церковная реформа должна коснуться на­шего епископата", (о. Георгий Шавельский, "Воспомина­ния", стр. 260-275).

Подвиг исповедничества, понесенный большинством русских архиереев, показал, что под всеми этими насло­ениями скрывалась здоровая духовная сердцевина. Но для епископа в ту эпоху недостаточно было одной этой духов­ной стойкости: от него требовались также мудрость, энер­гия, инициатива, самостоятельность — и Русская Церковь жестоко поплатилась за то, что эти качества не были в архиереях своевременно воспитаны.

Если бы все или хотя бы большинство русских архие­реев вместо академической учености и лжесмиренного по­слушания любой администрации проявили в это время ясное и глубокое экклезиологическое сознание и способ­ность, оказавшись без руководства церковной власти, к са­мостоятельному и уверенному возглавлению своих епар­хий, то фальшивый бюрократический центр — обновлен­ческое ВЦУ — не смог бы в течение одного года вовлечь в свое подчинение более 60 православных епископов. Необ­ходимо, конечно, учитывать и то, что аресты десятков православных епископов убедительно "подкрепляли" лже­каноническую аргументацию обновленцев... На этом фоне массового отпадения становится особенно значительным духовный подвиг тех архиереев, которые устояли перед первым натиском обновленчества...

Когда под давлением мирового общественного мнения, разбуженного от эгоистического равнодушия прежде всего настойчивыми усилиями предстоятелей инославных Цер­квей — Католической и Англиканской (верим, что Рус­ская Церковь никогда не забудет этого искреннего порыва братской христианской любви) — гражданская власть от­казалась от замысла повторить с Патриархом Тихоном то же, что было сделано с митрополитом Вениамином, весной 1923 г. произошло событие, справедливо воспринятое ве­рующими, как чудо: Патриарх, вместо расстрела, был не­ожиданно освобожден из-под стражи. Условием этого вы­нужденного освобождения (см. хронологию событий в При­ложении I) было выставлено заявление Патриарха об из­менении отношения к советской власти с "враждебного" на "лояльное".

Патриарх Тихон, видимо не вполне представлявший себе истинную причину своего освобождения, это условие принял, публично объявив о своем "раскаянии" в прежней " антисоветской деятельности "...

Мы не беремся судить о правильности или ошибочно­сти этого решения Святейшего Патриарха Тихона. Одних это решение смутило, другие восприняли его с чувством облегчения, но мы знаем главное — Патриарх Тихон никого не предал, ничем не нарушил духа любви церковной, со­хранил верность соборным постановлениям, никому в Церкви не навязывая, методами прямого и косвенного церковного принуждения, свою личную политическую ориентацию.

Так, призвав Церковь к аполитичности, понимаемой им уже не как свобода политической деятельности членов Церкви, а как полная и безропотная покорность наличной гражданской власти, он осудил политическое воззвание Карловацкого Собора, от имени Русской Церкви провоз­гласившего необходимость восстановления в России мо­нархического строя. Однако никакими силами советская власть не могла добиться от него запрещения карловацких епископов в священнослужении, ибо такое запрещение было бы нарушением соборного постановления, отменив­шего церковные наказания по политическим мотивам. Внутренняя архиерейская оппозиция, т. н. "даниловская", также не вызвала со стороны Святейшего никаких актов прещения, хотя глава оппозиции — выдающийся иерарх, долгое время бывший ректором Московской Академии, пользовавшийся высоким авторитетом среди епископов и духовенства, — архиепископ Феодор (Поздеевский) не только не одобрял слишком компромиссную, по его мнению, политическую ориентацию Патриарха, но и отказался при­нять от Патриарха назначение управляющим Петроградской епархией. Более того, арх. Феодор объединял вокруг себя группу иерархов, оказывавшую своим авторитетом замет­ное влияние на Русскую Церковь в направлении большей непримиримости к советской идеологии и поползновениям обновленцев под видом "объединения" заразить своим ду­хом всю Русскую Церковь. Гораздо более важным, чем во­прос о том, чья позиция была правильной, нам пред­ставляется тот факт, что, при всех этих серьезных разномыслиях, взаимная церковная любовь не была нарушена, и, несмотря на свое неподчинение, епископы, пребывав­шие в Даниловом монастыре, не прерывали молитвенно-канонического общения с Патриархом, а он, в свою оче­редь, по-видимому признал их право руководствоваться своей совестью в вопросах отношения к властям предер­жащим...

То, что церковная любовь не всегда совпадает с едино­мыслием, показывает следующий характерный эпизод.

Ближайшими советниками и единомышленниками Пат­риарха Тихона были в этот период арх. Иларион (Троиц­кий) и арх. Серафим (Александров). Арх. Иларион вел переговоры с Тучковым, занимался восстановлением цер­ковной организации, был составителем ряда патриарших посланий. Популярность его в народе была весьма велика.

Тем не менее, арх. Иларион и арх. Серафим, в своем стремлении восстановить внешнее единство Русской Цер­кви, не остановились перед тем, чтобы принять выдвинутое обновленцами условие объединения: добровольный отказ Святейшего Тихона от патриаршества.

В то же время арх. Феодор, столь критически настро­енный к позиции Патриарха, весь свой авторитет направил на то, чтобы убедить епископов сохранить Патриарха Ти­хона, и с ним — патриаршество, и не идти на беспринцип­ные соглашения с раскольниками.

Другой выдающийся иерарх, митрополит Кирилл, на короткое время вернувшийся из ссылки, убедил самого Пат­риарха прекратить попытку примирения с живоцерковни­ками путем введения их лидера — Красницкого — в Высший Церковный Совет, который Патриарх не имел права соби­рать из лиц, не избранных Поместным Собором.

Когда верующий человек определяет свое внутреннее отношение к тому или иному церковному деятелю, он не может выдвигать на первый план только лишь большую или меньшую степень безошибочности его поступков в сложной и неясной ситуации. Безграничная любовь церковного на­рода к Святейшему Тихону, ставшему живым олицетворе­нием русской церковности, ни в какой степени не умаляет­ся от мысли, что Святейший мог совершать ошибки. Более того, эти ошибки — точнее то, как Святейший их исправ­лял — дали всем возможность с еще большей ясностью увидеть тот образ подлинной церковности, ощутить дух истинной соборности, носителем которых был Патриарх Тихон.

Всем своим сердцем воспринимал каждый член Цер­кви, от мирянина до иерарха, глубокую и бескорыстную любовь церковную, исходившую от всего существа, от всех действий Святейшего.

Незабываемое впечатление произвел на современников тот дух кротости и отеческого всепрощения, который про­явил Патриарх Тихон, принимая в общение кающихся об­новленцев...

Покаяние наиболее видных иерархов было обставлено с особой торжественностью... Глубоко символической пред­ставляется картина покаяния митрополита Сергия, нари­сованная его сторонником и апологетом митр. Мануилом.

"На первый взгляд для знатоков истории обновленчес­кого раскола стало бы непонятным, почему Патриарх Тихон, олицетворение любви безграничной и милости бесконечной, применил такие строгости к этому старцу, когда других отпадавших в обновленчество архиереев принимал в своей келий и келейно прощал содеянный грех. Конечно, он по­ступил правильно. Ведь недаром говорится, что "большому кораблю и большое плавание". А он (митр. Сергий — Л. Р.) был кормчим большого корабля, он был "ума палата", он был иерарх выдающийся, а не посредственный...

Своими... качествами, достижениями и вкладами он достиг в среде своих собратьев по архипастырству явного преимущества. Даже скромный Святейший Тихон призна­вал, что владыка Сергий давил окружающих своим интеллектом, давил своими глубокими знаниями во всех областях и многообразных дисциплинах богословия и языкознания.

Поэтому Святейший Тихон и обставил чин покаяния и приема митрополита Сергия в соответствующей величест­венной обстановке, давившей на его неложное смирение и сокрушение сердечное.

И вот, этот отец всех чаяний русской современной бо­гословской мысли, этот неутомимый исследователь во всех областях богословских наук (оставим эти оценки на со­вести митр. Мануила — Л. Р.) стоит на амвоне, лишенный моментом покаяния и архиерейской мантии, и клобука, и панагии, и креста... Кланяется низко Святейшему Тихону, восседавшему на кафедре, в сознании своего полного уни­чижения и признанной им вины приносит он дрожащим от волнения, на этот раз негромким голосом свое покаяние. Он припадает до пола и в сопровождении патриарших иподиаконов и архидиаконов тихо сходит с солеи и прибли­жается к вершителю его судьбы, к кроткому и всепрощаю­щему Святейшему Тихону. Снова земной поклон. Постепен­но вручаются ему из рук Святейшего панагия с крестом, белый клобук, мантия и посох. Патриарх Тихон в немногих словах тепло, со слезами, приветствует своего собрата во Христе взаимным лобзанием, и, прерванное чином покая­ния, чтение часов возобновляется.

Все тяжелые переживания стыда и муки раскаяния остаются отныне позади. Митрополит Сергий соучаствует в сослужении с Патриархом Тихоном за Божественной всепримиряющей литургией..."

Возвращение Патриарха Тихона к церковному управ­лению было тяжелым ударом для обновленчества, от ко­торого оно никогда уже не смогло оправиться. Верующий русский народ массами покидал этих лжепастырей, запят­навших себя иудиным грехом, и объединялся вокруг своего исповедника — Патриарха.

Обновленчество, однако, представляло собой мощную организацию, продолжавшую пользоваться поддержкой вла­стей. Поддержка эта выражалась прежде всего в так назы­ваемой "легализации", которой обновленцы добились с са­мого начала своего возникновения. Смысл, который вкладывался в термин "легализация", весьма специфичен и тру­ден для понимания в силу исключительного "своеобразия" советской системы законодательства. Игра с этим терми­ном вводила в заблуждение не только западных исследо­вателей с их правовым сознанием, но и многих церковных деятелей в России, порождая в них ложные надежды и от­влекая от подлинной борьбы за сохранение Церкви.

Курс на уничтожение Церкви, как и вообще всякой религии, неуклонно проводился с ноября 1917 г. вплоть до Великой Отечественной войны. При этом, однако, задача властей заключалась в том, чтобы уничтожаемая Церковь не только не взывала к сопротивлению со стороны ве­рующей народной массы, но в процессе своего уничтожения помогла перевоспитать эту массу в духе преданности советской власти и идеалам коммунизма. Другой, не менее важной задачей, которую недооценивают многие исследо­ватели этого вопроса, была борьба за международный пре­стиж советской власти, необходимый для ее выживания и экспансии ее идеологии.

Этим задачам и служило советское законодательство о Церкви.

Принцип "регистрации", введенный Декретом ВЦИК от 12 июня 1922 г., ставил вне закона все религиозные об­щества, не получившие разрешения на свое существование от местных органов власти.

Поскольку в декрете указывалось, что в регистрации должно быть "отказано, если утверждаемое Общество или Союз по своим целям или методам деятельности противоре­чат Конституции РСФСР и ее законам", это открывало возможность полного произвола властей в отношении ре­гистрации, поскольку обвинение в антисоветских целях и тем более "методах" могло быть, как показывала юридичес­кая и административная практика тех лет, применена к лю­бой религиозной организации.

Предыдущая страница (2/4) - Следующая страница (4/4)