Версия для печати

На всяком уровне научной образованности наш рассудок способен сопоставить известные ему факты, на которые, быть может, просто не принято обращать внимания, а разум получает способность довести это сопоставление фактов до Первопричины бытия. Неизъяснимая отрада проливается тогда в душу! Ум чувствует, что жил не зря, что среди всего обилия своих знаний, впечатлений и помыслов он нашел-таки свою - Божию! - жемчужину, что из нагромождения чувственных сведений он взглянул непосредственно к Богу. Это первая, низшая ступень боговедения, как хорошо добраться хотя бы до нее! Разум, сделавший нам хотя бы раз в жизни такое действительно доброе дело, плоды его передает сердцу и духу. Сердце согревается умилением, а дух молится, продвигаясь к Богу уже дальше, чем был бы на то способен рузум.

Опыт показывает, что желание познать истину о природе, о Боге и о себе в наибольшей степени свойственно юности. Это желание служит как бы некоторой компенсацией за мечтательность. Пройдет время, и еще раньше, чем отойдут юные мечты, житейская суета может легко уничтожить тягу к истине, особенно, если первым порывам ее не дать должного удовлетворения. Как нужны в этом возрасте собственные открытия во всех областях знания, соединенные общей целью - познанием Бога!

Но внимание! Уму при этом нельзя позволить залюбоваться своей способностью и затщеславиться ею. Вниз его с его ничтожным открытием! Познал он только каплю из океана Божией премудрости, да и ту усвоил, лишь переняв познанное другими людьми. Теперь время для священного трепета перед Всемогущим и Всеведущим, но никак не для суетного надмения своей жалкой и немощной способностью. Так и знай: будешь гордиться разумом - потеряешь его, как множество представителей научного мiра, надмеваясь своей наукой, полностью обезумели до богозабвения, до неспособности понимать самые простые и очевидные вещи.

Говоря о научной апологетике, следует помнить, что она для всего христианского мiра практически едина и внеконфессиональна. Историческая же и философская апологетика уже имеют свои конфессиональные черты. Это следует помнить, чтобы не усвоить себе ненароком заблуждения протестантов или католиков. Поэтому изучение апологетики должно сопровождаться и изучением основ Православия.

Наши знания и в научной, и в духовной сфере так же, как и внешние впечатления нуждаются в ограничениях - конкретно в тех местах, где они могут оказать вредное действие на дух, или на сердце с его чувствами. Таким знаниям нужно сознательно возбранять вход в свою голову. К ним относятся прежде всего сведения из медицины и генной инженерии, касающиеся зарождения новой жизни. Почему они вредны? - Потому что добыты грязными лапами безбожников, не знающих ни Бога, ни души, ни даже того, что жизнь - это глубочайшая тайна Божия, стоящая на грани чувственного и сверхчувственного (и более в области второго, чем первого). Такие знания поневоле будут однобокими, убогими, ошибочными, во всяком случае не заслуживающими доверия. Вместо обогащения ума они приносят в него свой материалистический дух, а в сердце иногда поселяют блудные мечтания. Сведения об успехах пересадки органов, об искусственных органах, о клонировании, о зачатии в пробирке и т.д. - должны вызывать у верующего человека отвращение и недоверие. Чрезвычайно вредны сведения по сексологии, без обладания которыми человечество обходилось тысячелетиями, воспроизводя вполне нормальное потомство. И лишь сейчас эти знания пришли вместе с падением нравственности, принеся обилие наследственных заболеваний и уродств, а также болезней известных органов.

К запретным знаниям следует отнести и парапсихологию, астрологию, уфологию (изучение "летающих тарелок"), теософию, спиритизм, духовную практику различных нехристианских религий - т.е. все попытки вторгаться в горний мiр без очищения сердца от страстей, без правильного поклонения Творцу этого мiра мысленного - Единому Триипостасному Богу. Такие духовные эксперименты, как известно, плохо кончаются: сумасшествием, самоубийством, противоестественным блудом, наркотической зависимостью, и конечно, богохульством и вечной погибелью.

Не следует даже ради простого любопытства внимать подобным знаниям, ради интереса или желания опровергнуть. Все подобные знания содержат богохульство, а оно вредно действует на дух и разум. Если бы ты мог полностью отключить дух и разум от вредного влияния оккультных знаний, рассматривая их разумом со стороны! Но это невозможно. Если ты ставишь эксперимент, допустим, с высокими температурами, то всячески озаботишься, чтобы наблюдаемый процесс протекал за крепкими жаропрочными стенками и никак не мог бы взаимодействовать с твоим глазом, разве только через систему особых оптических приборов. А здесь ты подставляешь свою голову и сердце этому богохульному учению совершенно открыто и непосредственно. Таким образом, этот духовный эксперимент не обладает ни должной чистотой, ни, вероятно, воспроизводимостью, поскольку в ходе его душа может незаметно повредиться.

Кратко со всеми этими знаниями можно познакомиться лишь ОПОСРЕДОВАНО (т.е. поглядеть вооруженным глазом). Для этого есть специальная православная литература на эти темы, например, сочинения иеромонаха Серафима Роуза.

И не смущайся, если кто-то скажет, что все религии будто бы нужно испытать непосредственно и якобы в этом будет большая объективность. Такая объективность была бы возможна для ангела, у которого нет наследственной греховной порчи и который уже утвержден в добре. Человек, испытывая на истинность ложные религии, не может обладать объективностью - он поврежден греховно, у него уже имеется изначальная склонность к злу, к порабощенности страстям и он к тому же подвержен влиянию демонов - начальников всех оккультных знаний. Для него самый объективный духовный опыт из всего возможного - его собственное обращение ко Христу, потому что в этом духовном опыте, в его содержании, от человека не зависело ничего, а в результате его человек получает самое верное, опытом душевным и земным подтверждаемое, понятие о себе самом и о своей ограниченности и греховности. Получив такое сверхчувственное опытное духовное знание, перепроверять его самоизмышленными (а потому ложными и необъективными) духовными экспериментами, и не веря Богу, верить своим духовным опытам - тяжкое преступление.

Неслучайно Церковь во все времена своего бытия запрещала и преследовала оккультные знания и злодейственные эксперименты безбожников над святынею жизни, типа опытов алхимии. Церковные наказания за эти дела, за эти знания, налагались всегда и везде, а в католическом мiре увлечение чернокнижием зашло настолько далеко, что и реакция на него имела некоторые известные перегибы.

Кроме того, следует хранить ум и от еретических заблуждений т.н. инославия: католичества, протестанства и др. Если даже на сто умных и верных мыслей найдется одна ложная и вредная, она может принести свой горький плод в уме и в сердце. Лучше всего ознакомиться со всякими инославными направлениями лишь через православные источники - книги по т.н. сравнительному богословию, где наглядно и бесстрастно показано, в чем те или иные конфессии сходны с Православием, а в чем они заблуждаются и почему. Но самовольное чтение еретической литературы до добра не доведет. Бог даст, со временем ты сможешь и практически сравнить духовные пути православия и инославия, побеседовав с кем-нибудь из таких "инаковерующих". Если православием ты овладеешь, как должно, сам увидишь все его преимущества в прямом сравнении.

Таковы в кратком осмотре те опасности, от которых должно постоянно, внимательно хранить свой ум. Срывы указанного умственного режима неизбежно приведут к возмущению страстей, к внутреннему разору, если не к чему-то худшему, потому они должны рассматриваться именно как грехопадения и врачеваться исповедью с обязательным ВОССТАНОВЛЕНИЕМ нарушенного режима внешней информации и внутренних помыслов.

Но вот перестройкой своего информационного поля нам удалось отвоевать желанную свободу хотя бы для малой части ума своего. Поспешим заполнить освобожденное прямым духовным назиданием. Опять же используем энергию своего обращения, пока она не растрачена в суете. Дух наш жаждет знать предметы Божественные. Не дадим ему потерять эту начальную жажду.

Положительных умственных деланий можно выделить два: это чтение духовное и богомыслие.

Свящ. Писание Нового Завета нужно знать хорошо. Некоторые ставят за ежедневное правило себе читать по одной-две главы Евангелия и Апостола. Другие переписывают от руки, иные же читают Писание в отеческом толковании. Есть и те, кто читает параллельно русский текст со славянским. Степень регулярности такого чтения устанавливается каждому отдельно по совету с духовником. Но суть дела не в средствах, а в результате. Все слова Писания должны быть на памяти. Любой эпизод Евангелия или Деяний следует узнавать с полу-фразы. Должно знать, в котором из четырех Евангелий каждый конкретный эпизод описан, а в каком его нет. Характерные, часто цитируемые высказывания Апостолов желательно знать с точностью до именования послания.

Из Ветхого Завета должно выучить Священную Историю хотя бы в объеме курса закона Божия. Важнейшие книги Ветхого Завета, относительно доступные для понимания всем (хотя бы в целом), на наш взгляд суть: Бытие, Исход, книги Царств, Иова, Исаии, Даниила, Притчи Соломона, и над всеми сими - конечно, Псалтирь.

Такое чтение Писания, такой уровень знания Нового Завета, конечно, только начало. Смысл Писания открывается понемногу в отеческой литературе, а настоящее понимание его приходит только через большие скорби, посылаемые Богом в связи с нашей верою.

Кроме Писания нужно каждому христианину освоить Катехизис - основные догматические истины Православия. Нужно знать порядок и значение священнодействий литургии и всенощной. И начинать по-немногу чтение аскетической литературы. Всех Отцов усвоить - не хватит целой жизни, но чтение отечников и житий должно быть постоянным или хотя бы частым.

Таково наше начальное христианское самообразование, первый класс. По одному- то классу советского ликбеза кончили даже совсем неграмотные старушки, еще встречающиеся по деревням. Стыдно человеку-христианину, тем более молодому, с десятью классами школы, не знать самых основ своей веры!

Кроме чтения, требуется самостоятельная работа ума над прочитанным. "Все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности" (2 Тим.3.16). Но для сего научения нужно и размышление о делах Божиих в мiре, о своей душе, о ее нравственном состоянии. Такое размышление, перемежаемое молитвою, именуют богомыслием.

Понятно, что это дело досуга или какой-нибудь скучной, однообразной физической работы, не требующей ни тяжких усилий, ни малейшего над нею размышления. В древности монахи нарочито подбирали себе такое рукоделие, вроде плетения веревок, корзин, циновок, чтобы и за таким занятием возносить ум свой к Богу.

В книге преп. Никодима Святогорца "Невидимая брань" описаны два способа богомыслия. Один из них состоит в воспоминании ярких образных выражений Писания, которые у христианина обычно на слуху, и в размышлении над ними применительно к своей душе. Например, такие выражения: многими скорбями надлежит нам войти в Царство Небесное, или: не можете работать Богу и мамоне, или: изми прежде бревно из очесе твоего и т.п.

Другой способ состоит в наблюдениях над предметами житейскими, попадающимися под руку, и возведении мысли своей к каким-то словам или местам из Писания, где этот предмет упоминается. Наблюдаешь красоту лугов или садов - вспомни о рае. Заметишь радугу - вспомни, что потопа больше не будет, но будет второе пришествие Господа на Страшный Суд с родом человеческим. Увидишь пасущихся овец - вспомни Евангельскую притчу о добром Пастыре. Во время сеятвы или жатвы на своем огороде вспомни притчи о Сеятеле. Глядя на красивые цветы или полевых птиц, вспомни, о вреде излишней заботливости и о благости Отца Небесного, одевающего полевую траву краше самого царя Соломона. Не случайно Господь изъяснял тайны Царствия Божия сравнениями из самой обыденной жизни рыбаков и земледельцев.

Хорошо, если такое размышление и воспоминание станет для тебя привычным. Впрочем, надежды на это немного. Люди для того и удалялись в пустыни и дебри, чтобы суета и толкотня мiрская не кипятила им умы. Но по крайней мере не пропусти ни одного случая уединенного пребывания на природе без того, чтобы не заняться богомыслием. Усилий для этого не потребуется практически никаких, а польза будет.

Вот сколько всего требуется, чтобы привести ум в порядок. Неверующему человеку покажется, что ему прямо-таки голову отрезают. А верующему все это так просто и естественно, что нужно только приложить чуть-чуть внимания к себе и весь труд хранения ума будет удобоисполнимым.

4. Хранение сердца.

Чувствительная сторона души не менее умственной нуждается в воспитании и воздержании. Пока мы говорим еще только о внешних отправлениях ума и сердца, о том, что связывает их с внешним мiром. Пищею для ума служит информация; подобно и у сердца есть своя пища - душевные впечатления.

Ум, по своей падшей природе, тянется к информации легкой и приятной, над которою не нужно трудиться и напрягаться, но мы сами не должны давать ему поблажек, направляя его на полезное. Так же поступает и тело: ищет себе сытости, тепла и отдыха, но мы должны принуждать его к трудам и ограничивать во всем приятном. Иначе ни ума, ни здоровья у нас не только не приложится, но и не останется.

Подобно сему и сердце требует себе свойственных ему легких и пустых впечатлений, а мы должны направлять его на чувства добрые и глубокие. Уму хочется развлечься кроссвордом или колонкою мелочей в газете, сердцу хочется найти там же веселый анекдот или любовную историю. Наибольшей же пополярностью и у сердца, и у ума пользуются телевизор и видеофильмы, поскольку их впечатления наиболее наглядны и легки, просты и пусты.

В наше время во многих городах и поселках часто отключают то газ, то водопровод; о горячей воде люди давно уже забыли, а отопление работает с таким расчетом, чтобы только не замерзли трубы. Последнее, что исчезнет из всех коммунальных благ - это электроснабжение. Для чего так сделано? Чтобы обреченные до последнего момента принимали духовный наркотик телевидения, а принимая его, не пытались сопротивляться. Голубые ящики стоят и в казарме, и в тюрьме, и в больнице, и повсюду. Они - главные средства растления и убийства души покоренного народа. Без них держать его в постоянном обмане и рабстве было бы сложно.

Что табак, водка и гашиш для тела, то и телевизор для души. Он обманывает и оглупляет ум, как мы уже говорили, но еще вреднее он для сердца, ибо питает его впечатлениями греховными, мелкими, скотскими и зверскими. Он последовательно разжигает все страсти сердечные. Добрые чувства сострадания и жалости, которые еще остаются в душе от природы, он крадет из души и дарит героям своих фильмов, обращая в пустые мечтания. Зато злобу, эгоизм, блудную похоть, гордость и жестокость постоянно насаждает, питает и поддерживает.

Той же цели в отношении сердца служит все столь многотиражно издаваемое "чтиво": пустые и грязные газеты и журналы, любовные, детективные, фантастические рассказы и повести. "Пустые романы", от которых отговаривал нас свт. Феофан, еще самое безобидное в этом потоке.

Впрочем, если человек пережил обращение ко Христу, то он и сам понимает вредоносное действие таких впечатлений и не питает к ним сочувствия. Но привычка и пристрастие способны преодолевать в нас не только равнодушие к греховным впечатлениям, но даже прямое отвращение к ним. Не нравится человеку читаемое или слышимое, и умом он понимает, что оно греховно, и сердцем испытывает гадливое чувство, а оторваться не спешит. Плюется, но смеется и продолжает смотреть и слушать, питая похоть очей и ушей. Вот где видно различие и даже конфликт между волею и произволением. Воля развращена и против требований ума и сердца тянется к греху. Нужно усилие произволения, чтобы подавить греховное страстное влечение воли. Если же произволение пойдет у воли на поводу, то и ум, и сердце, и совесть вскоре замолчат. Стало быть, всегда нужно вовремя приказать себе относительно любых греховных впечатлений: нельзя! выключи, отойди, брось.

Греховные впечатления прилипчивы (в отличие от добрых, легко забываемых). Они даже против желания налипают на память, используя твое прошлое согласие на их вход в душу. Долгое время потом "варится" нечистота в сердце: вспоминаются блудные песни и анекдоты, картинки и сквернословные выражения. Душу, обратившуюся к Богу, они годами терзают и мучают. Средство одно: преодолевать свое греховное расслабление и хотя бы новым греховным впечатлениям постоянно перекрывать вход в сердце.

Как нюх у собаки притупляется в засоренном, прокуренном помещении, а обостряется на свежем воздухе, так и сердечные чувства утоньшаются, окультуриваются лишь при отсутствии притока впечатлений греховных. Отвыкни от телевизора и почитай книги духовные, или хотя бы светские, но целомудренные, например, русских классиков (только не революционных). У христианина само собою должно появиться отвращение от той пошлости и мерзости, которыми наши поработители постоянно промывают русские мозги и сердца. Это было бы нормальной защитной реакцией, как у нашей кожи на раскаленные предметы. У кого такая кожная реакция ослаблена, тот постоянно получает ожоги на руках. Если же у души нет защитной реакции на всякие греховные впечатления, то она будет постоянно отравлена ими. Тогда нечего говорить ни о какой добродетели, ни о каком обуздании страстей, равно как и об обретении человеком своей собственной личности.

Победить пристрастие к впечатлениям явно греховным и пустым более или менее просто, и это требуется как можно скорее. Но и после этого у сердца остаются свои потребности в эстетических впечатлениях, которые невозможно ни мгновенно уничтожить, ни сделать полностью духовными, особенно, если речь не идет о монашеском образе жизни. С литературой и искусством сталкиваться приходится. И должно помнить, что во многих произведениях, глубоких, серьезных, психологически тонких, встречается столь же тонкая подпитка греховных страстей. Кроме того, вред от них может заключаться в переключении внимания читателя (зрителя, слушателя) на земное и душевное, вместо вечного и духовного. Часто художник ориентирует нас на человека, его земную жизнь, как некую негласно принятую высшую ценность бытия.

Такого рода литературы и искусства требуется избегать, а искать тех произведений, где напротив, конечный выход делается на духовное и вечное. Там, где добродетель похваляется не как основа земного счастья и нормального человеческого общежития, а как нечто большее; там, где правдиво показаны непрочность и суетность земного счастья и притом дается хотя бы намек на поиск блаженства вечного, - там и следует искать впечатлений полезных. Они также будут духовными, но лишь косвенно или, лучше сказать, в своих конечных выводах.

Таковы по сути все произведения авторов-христиан, т.е. таких, для кого христианская вера была в жизни самой главной ценностью. Вовсе необязательно в их произведениях непосредственно отражается церковный быт или обстановка - равно как далеко не всегда художник, работающий над чисто религиозными сюжетами, сам духовен и ищет вечного в личном общении со Христом. Здесь невозможно дать какой-то перечень авторов, которых следует читать, слушать и смотреть. Важнее правильно обучить свой вкус, настроив его на духовный лад. Всякое пришедшее эстетическое впечатление следует оценить с этой точки зрения: показало ли оно самоценность христианской добродетели, суетность земного и вечность небесного? И, в зависимости от ответа на такой вопрос, оценивать его достоинство.

Впрочем, есть целые жанры искусства, где авторы-христиане практически не работают, поскольку в них трудно выразить что-либо духовное, или это выражение не будет правдивым. Это прежде всего исскусство лицедейное: театр и кино. Актерство неслучайно издревле считается грехом, потому что изображение другого лица непременно сопряжено с ложью. Ложь эта очень редко может быть направлена к чему-то хорошему, потому театр родился именно в языческом мiре и всегда служил и до сих пор служит пристанищем разврата. Многие св. Отцы выступали резко против театральных зрелищ, как например, Иоанн Златоуст или тот же Феофан Затворник. Впрочем даже в этом жанре исключения бывали. Можно ли сказать, например, что опера "Жизнь за Царя" вызывает у слушателя чувства низкие или просто пустые? - Конечно, нет. Но все-таки такие сильные и глубокие вещи в театре составляют исключения, а не правило.

Особое слово должно сказать о современной рок-музыке. Мы надеемся, что читателя нашего уже не требуется выводить за руку из дискотеки, однако у человека, много наслушавшегося в свое время, может еще долго оставаться тайное пристрастие к року, хотя бы к тому наиболее приличному, что в нем есть. (Мы не говорим здесь о явно ядовитом, гадком, дурманящем, что есть в такой музыке. Думается, что читатель уже мог заметить, как она усиливает в человеке наглость, дерзость, разжигает блудную похоть). Например, лучшее, что было у Игоря Талькова, - это никак не пошло, но напротив, глубоко и с христианским духовным подтекстом. Мы говорим о приличном, но и его советуем избегать.

Причина тому та же, почему не следовало бы смотреть телевизор, даже если его программы несли доброе содержание. Рок, как и телевидение, это прежде всего, широчайшие технические возможности, богатейший инструментарий. А это для души вредно, потому что пленяет ее и расслабляет, точнее, слишком захватывает. Неслучайно, что первые музыкальные инструменты придумали потомки Каина, люди весьма развращенные. Неслучайно и то, что в православном храме никогда не применялись музыкальные инструменты, а использовалось живое пение. Общее правило с некоторыми оговорками все- таки таково: чем меньше техники, тем больше простора для духа. Техника действует на душевно-телесное в первую очередь - и, естественно, за счет уховного.

Здесь неуместно вдаваться в долгие рассуждения об эстетике после того, как общий принцип формирования вкуса задан. В качестве итогового замечания повторим, что все, даже положительные, даже духовные эстетические впечатления должны быть ограничены (а у монашествующих они и вовсе сводятся на нет, равно как и у наиболее усердных мiрян во время постов). По большей части все эти впечатления сводятся к кругу читаемого и слышимого. Это необходимо для предотвращения эстетического восприятия самой христианской веры с забвением ее более глубоких духовных основ. Такой соблазн свойствен в большей мере женщинам, как существам более душевным, нежели духовным.

В те годы, когда еще не было грамзаписи и все музицирование было живым и естественным, свт. Феофан так советовал некой благородной девице, обладавшей музыкальным даром и воспитанием, но притом тянувшейся к внимательной духовной жизни:

"Понемногу отберите пиесы с хорошим содержанием и их более пойте и играйте... Достаньте сочинения Турчанинова (известный церковный композитор - с.Т.) и разучите оттуда что вам больше понравится. Разучите "Боже, Царя храни", "Коль славен наш Господь" и подобное. Если вы с полным чувством споете что из этого рода пиес, уверяю вас, что это понравится более, нежели другое что... Если вы сыграете или споете что-либо такое, что западет на душу слышащих и заставит их воздохнуть ко Господу, или вознестись к Нему со славословием и благодарением, то вы то же сделаете, что делает хороший проповедник в церкви". ("Что есть дух.жизнь" п.LXIII)

А знаешь ли ты "Боже, Царя храни" и "Коль славен" и что-либо из этого рода песнопений? По милости Божией в наше время есть возможность достать и слушать их и другие достойные музыкальные произведения. Мы имеем в виду не собственно церковную музыку, а светскую, но хорошую. Равно и художественная литература, достойная внимания православного христианина, ныне переиздана и доступна. И все это православное душевное наследие (хотя оно и отличается от духовного) может принести пользу нашей душе, будучи допущено до нее в должной мере. Более того, оно может произвести в ней некую благую перемену.

В юном возрасте наряду с обращением духовным (до или после него) нечто похожее совершается и в области душевной. Обращение духовное завершается, как мы говорили, тем, что у человека формируется самосознание христианина. Иными словами, дух человека обретает свое небесное отечество, начинает понимать, откуда он, для чего он, Кто его Бог и Спаситель.

И в душевной области порой так же порывисто происходит обретение человеком своей народно-культурной принадлежности. Таинственно и неведомо, но совершенно отчетливо, неотразимо вдруг зазвенит в душе голос своего народа, своих корней. И речь, и музыка, и живопись, и история - родные - вдруг скажут тебе гораздо больше, чем говорили до сих пор. И ты отвечаешь про себя: да, вот оно мое, наше, и я с этой же земли, это голос моей родины, а она мне дорога. И отчего только раньше я не замечал этого и был равнодушен!

Подобно тому, как мертвый дух человека в час обращения оживает и обнаруживает, что он теперь Христов, так и ум в нагромождении разных знаний должен ожить и понять связующую все эти сведения премудрость Божию, должен осознать свою причастность к этой премудрости, - и вот точно так же и сердце вдруг ощущает свою принадлежность к родине и ее душевным корням. Это как бы целых три обращения: одно большое и главное, два поменьше. И слава Богу, что все три направлены в одну сторону. О Нем Едином, о Творце и Спасителе нашем должны сказать нам и дух, и ум, и сердце. Пусть в разное время и разными словами, но содержание сказанного останется общим.

О Боге скажет уму христианская наука. И о Нем же скажут сердцу найденные им его духовные корни. Того, Кого первое познание пришло к нам в минуту обращения, громко проповедует нам вся тварь через наши знания о ней. И Его же возвещают нам духовные наши корни, наша Русская история и культура. Им жила и к Нему обращалась вся Святая Русь, вся душа нашего народа. Что в нашей культуре не живет Им, то отламывается, засыхает и умирает.

Вспомни, как выражена в Евангелии первая заповедь. Не просто: возлюби Бога твоего, но показано и КАК должно Его возлюбить: "всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим" (Лк.10.27). Видишь, в этом перечне поименованы все три силы души: сердце (чувство), крепость (воля) и разумение. И отдельно еще душа, под которою следует понимать в данном месте высшую трех сил часть нашей души ее дух. Самые начатки любви подаются нам в обращении. Ощутил дух наш присутствие Божие - значит, полюбил, пусть только чуть заметно, но ему стало так тепло и радостно. Ощутило и разумение наше, что все естествознание громче трубы возвещает славу Божию. Радостно разуму - вот начаток любви к Богу с его стороны. Вот, и сердце вдруг ощутило себя частью Святой Руси, тепло и радостно ему - вот еще начаток любви Божией в сердце. Труднее всего обращается воля. Если научится она желать исполнения Божией воли, как своего собственного желания - значит, и она полюбила Бога. Вот и спасение, только путь к нему непростой. Нужно очищение ума от предрассудков, чувств и воли от страстей, нужна полная переплавка всей грехолюбивой души, чтобы полученные пока первые предощущения любви Божией соделали бы ее боголюбивою.

Узнал ли ты по своей душе, о чем был разговор? Не пустой ли звук для тебя эти слова: обращение духа, ума, сердца? Конечно, не в одно мгновение и не по заказу обращается человек к Богу, но поверь, что здесь сказано именно о духовном опыте юности, хотя бы получившие его осмыслили его в зрелом возрасте.

Если дух пережил обращение, он решается служить Богу. Если ум обратился, то и для него мы берем обязательство подбирать информацию. Если сердце обратилось - значит, должно нам быть разборчивыми в эстетических впечатлениях, чтобы прививаться к культуре и душевности родной, а не чужой. На мусорной куче нашей падшей грешной души вырос цветок с тремя бутонами - отгреби мусор подальше, чтобы он не придавил цветка.

Православие - богатство духовное. Но в истории оно выразилось в определенной душевной оболочке. Православная духовность требует соответствующей душевности - сознания принадлежности к христианскому народу. А вместе духовность и душевность воплотились в материальной оболочке, которую составили христианская государственность, культура и быт. Вообще никакая религия не может занимать в человеке только духовную сферу, она пропитывает и душевную и телесную жизнь.

Можно пояснить это немного проще. Ты не можешь, родившись, положим, греком, считать себя православным, если учение Церкви разделяешь, но к родной Византии равнодушен, если ее история и традиции, ее храмы и распевы, ее цари и святители, ее пустынники и мученики для тебя безразличны. То же самое относится и к русскому человеку (безразлично, великороссу, малороссу, белороссу). Если он только разделяет учение Церкви, но Святой Руси не любит, принадлежности к ней не ощущает, к истории ее равнодушен, к святым ее холоден, а трагедию ее нынешнюю воспринимает желудком, но не сердцем,- то пока он не является еще православным, но или философствующим интеллигентом, или фанатичным сектантом, или, может быть, узким националистом.

Конечно, при этом должно помнить, что впереди идет духовное, потом душевное. Так и Россию свою мы любим за то, что она Христова, а вовсе не Христа признаем за то, что Русь в Него верила. Если встанет выбор между верою и отечеством, мы не колеблясь, выбираем веру. Христовы мы в первую очередь, а русские во вторую.

Подобно поступают и националисты-язычники. "Русичи" они той доисторической Руси, которая покланялась перунам и хорсам, но не Христу. К Руси христианской они относятся так же, как и мы к языческой, только более озлобленно. Получается, что в любом случае родина определяется верою, и у нас с ними - РАЗНАЯ родина, хотя и общая территория, и общие предки по плоти, и язык один. Точно так же и в Сербии: один язык, но три веры, стало быть, и три родины, три народа: сербы (православные), хорваты (католики), боснийцы (магометане).

Но из всех душевных чувств - низших по сравнению с духовными - самым высшим является именно патриотизм. И его должно правильно и одухотворенно воспитывать в себе и развивать, избегая в нем всяких перекосов, которых может быть много: националистический, советский, расистский и проч. - всех их рассматривать нам теперь не по теме.

Христианский патриотизм прошлого века был торжественным и радостным, а ныне он стал скорбным. Вот первое сердечное чувство, воспитываемое приобщением к русской православной культуре - горькая скорбь о погибающей родине.

Здесь мы снова подходим к той таинственной совместимости несовместного, о которой говорилось в прошлой главе. Отвращаясь от мiра, соскорбим отечеству. Не живем так, как все наши соотечественники вокруг, но не превозносимся перед ними, а печалимся об их погибельном состоянии, будучи почти не в силах чем-нибудь помочь им.

"Родина моя, ты сошла с ума" - так мог петь настоящий патриот своей страны, наблюдающий с ужасом, как она "шагает в ад широкой поступью". В родной стране мы оказываемся внутренними эмигрантами. Под словом "эмигранты" мы понимаем не тех, кто родину покинул, а тех, у кого ее отняли. У таких лучше всего развито национальное сознание, они быстро понимают друг друга и сплоченно, дружно живут. Скорбь о погибшем отечестве они постоянно носят в сердце, и ничто не может утешить ее. Без крепкой веры во Христа такая скорбь может произвести душевный надрыв, но если ее совсем нет, то это гораздо хуже. Жить в России теперь вольготно и спокойно, не ощущая и не разделяя ее боли - это путь к полному бесчувствию.

Такое настроение мы можем заметить, например, у замечательного современного поэта иеромонаха Романа, который никогда не жил за границей, но поет: "А мне в России места не нашлось", "Крах, крах, родины нет". Где бы мы ни поселились теперь, русские православные люди, все как-то мы не дома - взорван наш дом. И все же лучше уж жить на родном пепелище, чем в чужом доме.

Скорбь о погибающем отечестве не должна быть анонимной или безличной. Иначе это будет лишь дешевая сентиментальность и мечта о благе человечества. Эта скорбь реализуется в сопереживании ближним, прежде всего к православным русским людям, сотелесникам во Христе. Появляется плач с плачущими и изредка, если повод есть - радость с радующимися, как заповедует Апостол. Помогает развитию этого чувства и вещественная помощь ближним, дела милосердия, которые, впрочем, суть только средства. Каждому ближнему от нас требуется именно милое сердце, а не акция "Милосердие". Это разные вещи. Облегчить чужую боль невозможно, иначе как разделив ее.

С другой стороны наше сердце инертно, медлительно, прогревается оно медленно с возрастом, по мере перенесенных скорбей, и дела милости, совершаемые без превозношения, помогают ему оттаивать. Помогает сердечному воспитанию и правильный режим впечатлений, который нельзя нарушать.

Как для разума нельзя составить "инструкцию поумнения", так и для сердца такого предписания нет. То, о чем мы сказали, - это лишь самое вводное слово, на которое даже не обращают внимания в книгах по аскетике. Дальше должно идти главное - очищение сердца от страстей. Но начальный уровень учеников, с которого начинали работу с ними духовные наставники прошлого, был совсем иной, чем теперь, и тогда не было нужды в том вводном слове, которое требуется ныне.

5. Хранение воли - послушание.

"Прилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его" (Быт.8.21), - так оценивает Сам Бог общий характер человеческой души в состоянии ее падения. Пожалуй, в наибольшей степени это относится к воле, не к области помыслов или чувств, а к области намерений и желаний. Среди помыслов наших встречаются добрые, а много ненравственных, не добрых и не злых; среди чувств наших также довольно часты светлые проблески на общем греховном фоне. А вот желания наши сами по себе почти всегда эгоистичны и скверны. Все доброе в области наших желаний не от нас самих исходит, а от воспитания или от голоса совести приносится. Сама же по себе воля наша находится в наиболее растленном состоянии по сравнению с сердцем и умом. Наши добрые намерения обычно оскверняются сопутствующими недобрыми побуждениями: тщеславием, ожиданием награды, корысти, славы, желанием кого-то уязвить или посрамить и т.д. Не говорим уже о намерениях недобрых.

Чистым и добрым можно признать лишь то наше желание, цель которого была бы исполнить заповедь Божию - и только. За всю жизнь свою много ли припомним мы подобных своих желаний? Хотя бы одно?

Итак, воля наша требует наибольшего врачевания, и врачуется она только разумным послушанием о Господе. В аскетических книгах всюду говорится об отсечении своей воли или самоволия. Но дело в том, что преуспевшие в послушании и победившие затем все свои страсти суть люди никоим образом не безвольные. В нашем обыденном понимании это люди сильнейшей воли. Как же разобраться в этом словесном парадоксе? Что понимают св.Отцы под отсечением своей воли?

Для ответа вновь вспомним о соотношении между волею и произвлением, о чем говорилось во 2-й главе.

Естественная воля человека похожа на волю животных и представляет собою животолюбие. Без такой воли была бы невозможна никакая биологическая жизнь. Правильное соединение органических молекул еще не станет жизнью до тех пор, пока не появится некая идеальная жизненная сила, которая выразится в том, что это собрание молекул ЗАХОЧЕТ ЖИТЬ и соответствующим образом будет взаимодействовать с окружающей средою. Иными словами, пока не появится инстинкт самосохранения и продолжения рода. Для животных этот инстинкт и есть по сути дела их животная воля. По его наличию или отсутствию можно отличать живое от неживого.

Но как живое несводимо к мертвому, отличаясь от последнего некой идеальною сущностью - этим самым инстинктом, - так и человек несводим к биологическому виду, отличаясь от животных еще иною идеальною сущностью духом своим.

В области воли это отличие проявляется в том, что у человека имеется орган связи духа с волею, именуемый произволением, как мы уже говорили. Сказали мы и о том, что произволение - едва ли не самое удивительное, неповторимое и таинственное святилище человека, определяющее его личность, и главное его свойство - свобода. Животолюбие зверей несвободно, также как и естественная воля человека. У человека свободно его произволение: поступать по совести или против нее. В произволение наше даже Бог не вмешивается, но именно по нему Он будет судить каждого. Естественная грехолюбивая воля часто борется с совестью за обладание произволением, но последнее само выбирает между сими противоборствующими, отдавая предпочтение то одной, то другой.

Аскетическая задача отсечения своей воли и состоит в том, чтобы произволение стояло всегда на стороне совести, притом обученной к различению добра и зла. А воля естественная при этом встает в свой первозданный чин из падшего состояния: она отказывается от своих извращений - похотей греховных и вредных, а в своем естественном и неистребимом животолюбии уступает первенство доброму произволению. В итоге человек и хочет исполнять волю Божию, как свою: хочет произволением, которому подчиняется естественная воля. Итак, воля естественная у человека восстановленного сама по себе не умирает, но лишь очищается и преобразуется именно тем, что отсекаются почти все ее проявления, ибо они у обычного падшего человека греховны. Это и означает отсечение своей воли.

Подчинившись произволению, естественное животолюбие перерождается в любовь к жизни истинной - вечной, ради нее оно готово пожертвовать даже временной жизнью тела. Так прекращается постоянный конфликт между требованиями естественной воли и совести, свойственный падшему человеку, и тем самым обретается цельность его естества.

Наконец нельзя забывать, что такая перемена воли совершается постоянным взаимодействием ее с благодатью Божией, без которой такой поворот воли совершенно невозможен. Впрочем и благодать не действует помимо или вопреки произволению человека. Это очень важное аскетическое наблюдение, выстраданное Церковью на огромном множестве живых примеров в борьбе с ересями, отвергавшими роль произволения человека или роль благодати.

Такова воля восстановленного во Христе человека. И если сказанное на святоотеческом языке трудно для понимания, можно те же мысли передать кратко, например, словами воинской песни времен Крымской войны 1855 г.:

Жизни тот один достоин,

Кто на смерть всегда готов. И далее:

За Царя и за Россию

Мы готовы умирать.

Это не есть фанатизм или отчаяние самоубийцы. Естественная воля к жизни не пропадает, но человек хочет не просто жить, а жить достойно жизни и временной, и вечной. А так достойно живет лишь тот, кто готов к смерти за высокие христианские идеалы.

Такое же состояние воли христианина видим мы и в житиях мучеников: не презрение к жизни, как таковой, не убиение собственного животолюбия, но стремление к жизни вечной, сперва верою и произволением, а затем и естественною волею, возвысившейся от временного и земного к вечному и небесному животолюбию.

А вот и противоположный пример для уяснения разницы между волею и произволением. Пьяница, дошедший до полного безволия, или отчаявшийся человек, решающийся на самоубийство - в какой мере они обладают волею и произволением? Ведь они тоже нисколько не дорожат жизнью. Но здесь случай противоположный. Не воля следует за произволением согласно голосу совести, а произволение подчинилось падшей естественной воле в ее скотских, противоестественных похотениях. Получив такую полную власть эта естественная воля развращается до смертельного предела. Безвольные люди, презирающие свою жизнь, на самом деле стремятся лишь избежать житейских проблем до такой степени, что и жизнью своей играют. Это, конечно, извращение, но извращение не чего-нибудь, а именно естественного животолюбия; это именно его перевертыш, а не какой- то более высокий мотив поведения.

Итак, суть нашего падшего греховного состояния в отношении воли заключается в том, что стоит только дать ей простор, как она скоро, убив в душе все, что можно убить, под конец убьет и самое себя, и все закончится вечною смертью в геенне.

Отсекший свою грехолюбивую волю сравнивается иногда с дикой яблоней, на которую прививают культурные черенки. Сам дичок не срубается, но все его сучья отрезываются безжалостно. И на оставшийся ствол с сильными соками и корнями прививают добрые, плодоносные ветви. Так и воля христианина не убивается в своем корне, но отсекается практически во всех своих проявлениях, исходящих из падшего естества, а на их место благодатиею Божиею прививаются намерения добрые.

Отсекший проявления грехолюбивой воли - человек волевой, т.е. с сильным произволением. А живущий по своим похотям (по естественной воле), напротив безволен, или лучше было бы сказать: без-произволен, т.е. со слабым произволением. Когда в детских книжках упоминается о воспитании (самовоспитании) сильной воли, имеется в виду именно подчинение естественной воли произволению. Естественная воля хочет съесть пирожное, а произволение ребенка перечит ей. Станет побеждать произволение - говорят, что у мальчика укрепилась воля.

В христианской аскетике разговор о воле и ее отсечении начинается с того момента, когда произволение в общих чертах уже определилось, но еще не закалено, не проверено, и чаще побеждается естественною волею, нежели само побеждает оную. Такой момент есть опять же наше обращение ко Христу, первая самостоятельная, личная решимость стать христианином и быть им, чего бы это ни стоило. Пока произволение еще ни разу не делало такого выбора, все разговоры о воле остаются еще безпредметными. Можно ведь, если хочется, тренировать свою волю, подчиняя ее произволению, просто ради спорта, не имея в виду ни Христа, ни вечной жизни: "Хочу посидеть в тепле, но заставлю себя нырнуть в прорубь. Для чего? - а просто так, волю закалить". Ясно, что подобный сюжет не для нашей книги.

Итак, обратившийся ко Христу, начиная с самого этого момента, должен стать послушником Христовым и ради Его заповедей, всецело принимаемых совестью и в общем уже принятых и произволением, - подчинить им свою волю. Но жизнь полна конкретных дел и ситуаций, между тем, как в падшем состоянии у нас не только воля, но и ум, который может вовсе неправильно понимать заповеди Божии применительно к данному случаю. Потому для навыка послушанию Евангельскому надобно навыкнуть послушанию живым людям.

По милости Божией и Его благому промыслу человеческое общежитие в целом все еще так устроено, что уже само по себе накладывает на человеческую похоть ряд спасительных ограничений, насильственно контролируемых законом. Иными словами, есть еще беззакония, юридически запрещенные, хотя круг их год от года сужается. Когда он сожмется до какого-то последнего предела, двуногие начнут просто пожирать друг друга, и, видимо, это и будет концом Истории. Церковь, начиная с Апостолов, хорошо понимала важность подчинения гражданскому порядку, ограничивающему хотя бы явные преступления и злодейства. "Начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое" (Рим.13.4),- учит Ап. Павел. О том же говорит и Ап. Петр: "Будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа: Царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро" (! Пет.2.13-14).

Следует, правда, пояснить, что сказано это еще до начала первых ГОСУДАРСТВЕННЫХ гонений на христиан, которые начал официально только император Нерон, казнивший обоих Апостолов. До того времени христиан гнали в основном иудеи, подстрекавшие к этому иногда язычников клеветою и подкупом, но эти же иудеи были давним и общеизвестным врагом Римского царства, от которого Иудея находилась в колониальной зависимости. Когда же само государство начинает гнать веру Христову и предъявлять христианам противные совести требования, то следует вспомнить и другие слова Апостолов: "должно повиноваться больше Богу, нежели человекам" (Деян.5.29). Надобно обратить внимание и на многочисленные примеры мучеников, исполнивших эти слова делом, отказавшихся приносить жертвы идолам и отрекаться от Христа, хотя во всем остальном они проявляли должное послушание гражданскому порядку и власти.

Итак, первая и самая грубая ступень ограничения самоволия - гражданский закон. Он ограничивает человека лишь в тех действиях, которые наносят ущерб другим лицам или их имуществу, а потому никакая положительная мораль, даже нехристианская, не ограничивается только правовыми нормами, но выдвигает требования более высокие - тем более нравственность христианская.

Кроме государственной иерархии и подчиненности, существует и иерархия семейная такая же богоустановленная, как и принцип государственной власти. Закреплена она и заповедью Божией о послушании детей родителям. Родительская власть над детьми имеет тот же предел, что и государственная над гражданами. Если родители (или власть) отвращают христиан от Бога или принуждают их к явному греху, то в этом слушаться их не должно. В остальном же семейное и государственное послушание обязательно. Естественным ходом жизни получается так, что власть родителей над детьми с возрастом ослабевает сама собою; к моменту совершеннолетия, женитьбы или начала монашеского пути она практически прекращается, как таковая, и может оставаться лишь на уровне нравственного влияния. Но ускорять это время своим непослушанием юные никак не должны.

Родители не желают своим детям зла и имеют жизненный опыт; уже только поэтому должно их слушаться. Впрочем эта фраза годится и для неверующих. А для верующих послушание родителям освящено Самим Богом, примером юности Иисуса Христа (Лк. 2.51) и множества святых. И если "противящийся власти противится Божию установлению, а противящиеся сами навлекут на себя осуждение" (Рим.13.2), то тем более это относится к противящимся власти родительской.

Лживы и разрушительны некоторые учения современных безбожников, будто родители в семье не имеют власти и будто бы семья должна строиться на основе взаимного договора детей с родителями. Это полная чепуха. Родители с детьми не равны, семья не есть кружок по интересам, это целостный организм, установленный Самим Богом. Конечно, под властью семейною (а в хорошем случае - и под государственною) не должно понимать какое- то сплошное насилие или самодурство. Но все-таки это именно власть, авторитет последнего слова, а не парламент равных мнений, в котором нет конца спорам и раздорам.

Принимая власть родителей именно как таковую, должно, впрочем, уразуметь и рациональные основания этой власти. Вот, к примеру, мнение свт. Феофана по этому поводу в письме к той же благородной девице:

"Долг родителей блюсти вас; они и блюдут, я думаю, как зеницу ока. Если это идет в ином наперекор вашим желаниям, надо покоряться. (В данном случае речь идет даже не о предосудительном желании -с.Т.) Несправедливо видеть в них при этом одно желание поставить на своем, а естественнее видеть здесь желание охранить вас и обезопа сить от всего... Покорностью вы должны отплачивать за то, что получаете в семье. Пища, одежда, кров - это хоть и не малое, но и не главное. Главное есть обезопасение от неприятностей во вне. Орлиные крылья покрывают вас. Клюв орла и когти его готовы на поражение всякого, кто покусится причинить вам оскорбление или неприятность. Это благо ничем не заменимо. Как только орла, покрывающего вас, не станет, так заклюют вас. Теперь приступа никому нет, а тогда все набросятся... Из-под родительской защиты вам надо перейти тоже опять под защиту или в стенах обители, или в общине сестер милосердия (сказано решившейся сохранять девство, а остальным мы добавим: или замужем - с.Т.) "Что есть духовная жизнь" п.LXXVIII.

Сказанное применимо не только к девицам, но и к юношам, пока не встанут на ноги, не станут способны сами строить свою семью. И ведь все это сказано в той обстановке, где соблазнов мiрских было неизмеримо меньше, чем теперь. И если ты теперь настолько смел, что не боишься людей, уверен, что тебя не заклюют в плане житейском, то и я буду смел настолько, чтобы уверенно предсказать: заклюют твою веру, которая очень сильную трещину даст от самого факта непослушания родителям, пытавшимся ограничивать самовольство и ограждать тебя от соблазнов.

Впрочем, ныне и родители не те, что во времена свт.Феофана. Не всегда они родные, не всегда их двое, не всегда они верующие, не всегда ограждают от соблазнов, а иногда и подталкивают на них детей своих сами. Но такие случаи не для общего рассмотрения в книге, а для индивидуальной пастырской практики. Мы же говорим о нормальных семьях, если не с христианской, то хотя бы с житейской точки зрения.

К таковым семьям, к таковым воспитателям принято относить тех, кто бережет детей и воспитанников не только от грубых пороков и соблазнов, но и от матери всех пороков - праздности; или, как говорят, кто детьми ЗАНИМАЕТСЯ. Большая часть всех семейных и школьных послушаний не имеет прямого нравственного характера, т.е. не добры и не злы. Но зато они отводят воспитанников от безделия и что-хочу-делания (выражение того же свт.Феофана), которое более всего прочего поражает волю слабостью. Это суть послушания бытовые, учебные и трудовые. Пусть от них ты справедливо видишь мало проку для счастья человечества, но выполнять их тем не менее должно усердно ради пользы для своей воли, памятуя, что вред от праздности, замещающей их, уже очень серьезен.

В таких послушаниях ненравственного характера не только дети должны слушаться родителей, желающих им всякого добра, но и рабы должны повиноваться своим господам, как велит Апостол: "Раби, повинуйтеся во всяком страсе владыкам, не токмо благим и кротким, но и строптивым" (1 Пет.2.18). Мы вроде уже не употребляем понятия рабства, к кому же могут относиться эти слова? - Они касаются таких наемнических трудовых отношений, когда работодатели преступают условия найма и угрозою безработицы превращают наемничество в бессовестную эксплуатацию и сущее рабство. Впрочем, существуют трудовые отношения и прямо рабские (например, в армии), и этого слова не должно бояться, но следует принимать это рабство спокойно в соответствии с заповедями Апостолов, помня, что оно полезнее и безопаснее для души, нежели владычество.

Когда же послушание приобретает выраженный нравственный характер, когда велят делать то, что совесть и закон Божий запрещают, и не дают делать того, что Бог повелел, то нужно вспомнить другие слова Апостола: "вы куплены дорогою ценою, не делайтесь рабами человеков" (1 Кор. 7.23). Именно: нравственными рабами безбожных людей, а не трудовыми, ибо тот же Апостол тремя строками ранее не велит рабам искать освобождения от рабства.

Если так должно воспринимать христианину даже рабство, то тем более послушание семейное. Важно принять узы этого послушания не как нечто внешнее и отягощающее, но как важное и полезное для себя.

На примерах гражданского и семейного послушания уже видно, что самое важное в них - добровольность. Слушаться вынуждены и арестанты в каторге, но повинуются они не по совести, а христианам должно повиноваться именно по совести, идти на послушание своим благим произволением, а не просто крепко зажав в кулак свою волю. "Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти (не во всем по духу! - с.Т.), не в глазах только служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога" (Кол.3.22), - вот какого послушания ищет от нас Господь. Если бы послушание требовалось только подневольное, не было бы нужды к нему увещать, требовалась бы только крепкая дубинка, но вовсе не аскетика. На самом же деле ценно лишь добровольное послушание, как должная жертва Господу, Который Сам и судит о ней через нашу совесть, а потом и непосредственно.

С таким только настроем должно нам подходить к самому глубокому и тонкому виду послушания - духовному.

Это послушание - средство сильное и благотворное, если только оно правильно, осторожно и по воле Божией применяется. Но если оно применяется неправильно, то плоды от него будут ничуть не лучше, чем от самовольства.

Прежде всего, должно провести различие между послушанием инока и мiрянина. Инок приносит обет послушания, добровольно накладывает максимальные ограничения на свою естественную волю. Такой обет выполним и приносится лишь в соответствующих тому условиях монашеской жизни, которых и близко нет в мiру. Во-первых, послушник не имеет под собою подчиненных лиц, за кого бы он отвечал перед Богом, по крайней мере, весьма длительное время. Во-вторых, он слагает с себя (или с него слагают) бремя принятия важных самостоятельных решений, после того, как главное решение своей жизни - о монашестве - он уже принял. В-третьих, наставник для инока предполагается один на все дела, а не так, как в мiру, где начальников бывает много, а в семье еще свое подчинение. В-четвертых, отношения с наставником предполагаются предельно доверительные, с частой, лучше ежедневной, исповедью всех помыслов, к чему практически нет возможности у мiрян. В- пятых, предполагается, что сам наставник опытен и духоносен, и что уж совершенно необходимо - лишен властолюбия.

При таких условиях полное послушание наставнику быстро и эффективно, как свидетельствуют и послушники, и наставники, отсекает все порывы самоволия (остригает сучья дикой яблони) и позволяет победить страсти и привить добродетели.

Все эти условия к мiрянам неприменимы, а потому и роль духовника для них поневоле ограничивается. Полное послушание здесь никак не осуществимо, но напротив, требуется приучать пасомого принимать самостоятельные решения, которые потребует от него обстановка в час, когда нет возможности ни с кем посоветоваться. У духовника остается власть запретить грех, но и эта власть не простирается дальше церковных отлучений, между тем как отчаянно грешащие обычно не обращают на них особого внимания. В остальном духовнику остается лишь давать совет, да и то, если его чистосердечно спрашивают.

Итак, даже если рабское подчинение в делах нравственно нейтральных основывалось на совести, то тем более послушание духовное. Духовник не может сделать из мiрянина своего послушника по иноческому образцу, но он должен дать ему верные духовные ориентиры. Всякий жизненный поворот мiрянина испытывает его отношения с духовником на ловерительность и прочность. Признак доброго духовного руководства будет в том, что голос совести пасомого и его произволение к добру усилится, а требования страстей стихнут. При этом обнаружится, что совесть и духовник велят одно и то же.

Если же духовник потребует себе абсолютного подчинения, если он не различает между волею и произволением послушника, если для него есть только воля своя (верная и непререкаемая) и воля послушника (подлежащая отсечению), - то в этом случае не нужно быть прозорливым старцем, чтобы заранее предсказать конфликт между этой духовнической волею и совестью пасомого. Подчеркнем: не волею пасомого, а его совестью. Конфликт же этот может разрешиться двояко: или разрывом, или попранием совести послушника. Такая установка духовника не поможет послушнику отсечь свое самоволие ведь он именно САМ должен его отсекать с помощью духовника - но зато она непременно сместит в его сознании нравственные ориентиры, называя черное белым, а белое черным. Для этой-то цели и придумывается такое извращение послушания, чтобы вместо отсечения греховного самоволия утвердить греховное же обоюдо-волие и старца, и послушника.

Богу не нужны живые роботы - Ему нужны победившие свою волю своим же благим произволением - но такие роботы нужны в делах греховных, поскольку узаконение греха лучше всего проходит под вывескою святого послушания.

Всему этому не стоит удивляться, ибо, как мудро заметил поэтхристианин о подобной ситуации: "духовное с греховным по жизни рядышком идет". Сколько злодейств и преступлений в истории Церкви совершено "за послушание" лицам, лишь внешне принадлежащим стаду Христову? Не ошибемся, сказав, что абсолютное большинство! Вот, например, Разбойничий Собор 449 г., на котором состоялась первая серьезная манифестация монофизитства. Монахимонофизиты забили насмерть Константинопольского епископа св.Флавиана и его сторонников, многим нанесли раны и увечья. После того они неоднократно убивали православных, в том числе священников и епископов, чинили страшные насилия и кощунства в православных храмах, глумились над престолами в них, над Святыми Дарами и св.мvром. Может ли совесть разрешить это человеку сама собою? Нет, но будучи связана послушанием, понимаемым неверно, может.

Суть монофизитства в его приложении к аскетике и заключается в неразличении между волею и произволением. Для этих еретиков существует лишь замена одной воли на другую. И вот такие плоды этой "аскетики"!

Извращенное понятие о послушании оторвало от Церкви не только монофизитов (раскол, "объемом" в половину христианского мiра). Оно же породило ересь папизма, в которой погрязла численно большая часть оставшегося христианства. Только слепое послушание авторитету, который не обостряет, а заменяет совесть и произволение послушника, смогло создать учение о непогрешимости папы в вопросах вероучения. Подобное отношение к послушанию применяется и в ряде т.н. тоталитарных сект, где это лжеучение берет себе в помощь технические и химические средства (психотропные препараты), а также средства оккультные (гипноз). Среди этих сектантов быстро воспитываются двуногие бараны, практически теряющие человеческий облик.

И подобные же извращения понятия о послушании возможны и в православной Церкви, хотя и не в такой степени. Еще в прошлом веке свт. Игнатий Брянчанинов говорил, что духоносные наставники - большая редкость даже в его время, а потому в духовном послушании требуется немалая осторожность, чтобы, по выражению свт.Григория Богослова, не принять волка за пастыря. Самым верным оказывается руководство, хотя бы и не духоносное, но по крайней мере, непритязательное, к греху непримиримое, но ориентирующееся на укрепление собственного доброго произволения послушающего.

Итак, правильное разумное послушание должно избежать двух крайностей: и бесчинного самоволия, и убиения воли вместе с произволением. Как провести эту грань практически, да еще самому пасомому? Этому нет рецепта, кроме самого общего: надеждою на Бога. Господь главный, первый и последний наш Пастырь, Который реально наставляет искренне стремящихся к Нему, допуская им, впрочем, и ошибки, и заблуждения до времени. На Него и должно возложить все упование, дав простор и Ему действовать в нашей судьбе, не отгоняя Его ни своим, ни чьим-то еще греховным самоволием.

Высказав эти предупреждения и понимая, кого они уязвят до ожесточения, спокойно и сознательно применим их прежде всего к себе. Не должно видеть в них приказания, но лишь обоснованный совет, требующий внимания, а главное - проверки жизнью. Не следует слушаться его (равно как и любого другого совета в этой книге), если произволение читателя не принимает сказанного. Если есть внутреннее сочувствие и согласие с наставлением, а естественное самоволие ему противится, то это нормально, и такое самоволие следует самому подавить. Если же к сказанному нет никакого сочувствия и соблаговоления, даже в самой глубине,- то нам остается убраться вон со своими советами, предоставляя каждого его совести и произволению.

Предыдущая страница (1/2)