О некоторых важнейших моментах последнего периода жизни и деятельности Святейшего Патриарха Тихона (1923-1925 гг.)
Протопресвитер Василий Виноградов
Большевикам казалось, что главная притягательная сила патриарха у русского народа заключалась не в церковной области, а в политической, и именно в том, что он был для него носителем и идейным вдохновителем монархических идей и стремлений. И они, посему, были убеждены, что после такого публичного отречения от этих идей и от враждебного отношения к Советской власти, все противники Советской власти (а таковыми были, по их убеждению, все искренно верующие люди), — увидят здесь полную измену их идеалам и стремлениям, и решительно отвернутся от патриарха и в церковном отношении, и патриарх, выйдя из заключения, не сможет найти себе среди верующих и духовенства сколько-нибудь значительного количества приверженцев; тем более, что этим приверженцам угрожала бы суровая кара за связь и сношения с находящимся под судом, сознавшимся в своих преступлениях и ожидающим сурового приговора государственным преступником. В церковном же отношении всякая притягательная сила патриарха, по расчетам Советской власти, была в корне уничтожена авторитетом "собора" 1923 г., так что и с этой точки зрения, казалось им, нельзя было ожидать, чтобы патриарх после своего условного освобождения нашел себе сколько-нибудь значительное количество приверженцев.
Выпуская патриарха на свободу с такими именно перспективами, Советская власть не сочла нужным при освобождении обусловить ему какие- либо ограничения для его дальнейшей церковной деятельности. Наоборот, в полной уверенности, что теперь патриарх и политически, и церковно умер для народа, что он теперь окончательно безсилен создать вокруг себя какую-либо церковную организацию, Советская власть устно (устами представителя ГПУ Тучкова) объявила ему, что он, по освобождении, свободен, в области церковной жизни, предпринимать все, что найдет нужным.
Однако Советская власть просчиталась в своих расчетах, ибо не учитывала, как безбожная, одного и решающего фактора в церковной жизни, именно того, что Дух Божий правит Церковью. Случилось совсем не то, что советские властители ожидали по чисто человеческим расчетам.
«Покаянное заявление» патриарха, напечатанное в советских газетах, не произвело на верующий народ ни малейшего впечатления. Без малейшей пропаганды весь верующий народ, как один человек, каким-то чудом Божиим, так формулировал свое отношение к этому "покаянному заявлению": «Это патриарх написал не для нас, а для большевиков». "Собор" же 1923 г. ни на один момент не имел для верующего народа ни малейшего авторитета: все хорошо понимали, что вся затея этого "собора" просто проделка Советской власти, никакой церковной значимости не имеющая.
В результате своего просчета, Советская власть очутилась перед совершенно неожиданным для нее фактом: подавляющая масса верующего народа открыто приняла освобожденного патриарха как своего единственного законного главу и руководителя, и патриарх предстал пред глазами Советской власти не как возглавитель какой-то незначительной кучки верующих, а в полном ореоле фактического духовного вождя верующих народных масс. Опираясь на данное ему, хотя и устно, разрешение свободной церковной деятельности, патриарх начал организовывать церковное управление: созвал временный Св. Синод из трех архиереев — епископа Илариона, архиепископа Серафима Тверского (Александрова) и Тихона Уральского,— и восстановил деятельность прежнего состава Московского Епархиального Совета под председательством проф. прот. В. Виноградова, принимавшего также участие и в некоторых важнейших заседаниях Св. Синода. Но так как Советская власть уже признала законным церковным управлением всей Русской Православной Церкви самозванное обновленческое церковное управление, то это патриаршее Управление, с точки зрения Советской власти, являлось нелегальным контр- управлением, не имеющим права на существование, а сам патриарх в официальных советских органах печати «Известия» и «Правда» именовался уже «бывшим патриархом». Это "нелегальное" патриаршее Управление Советская власть не решилась ликвидировать, с одной стороны, в силу данного патриарху устного обещания свободы церковной деятельности, а с другой стороны, чтобы не скомпрометировать себя в глазах Западной Европы, внимательно следившей за той свободой, которую Советская власть дала патриарху в угоду общественному мнению европейских народов. Однако и примириться с фактом возрождения и укрепления патриаршей власти патриарха Тихона Советская власть никак не хотела и потому начала в лице начальника церковного отдела центрального ГПУ — Тучкова скрытую закулисную, но безпрерывную подрывную работу, с целью взорвать патриарший авторитет и патриаршее Управление изнутри. Отношение Тучкова к патриаршему Управлению — это было нечто вроде игры кошки с мышкой. С одной стороны — он дает постоянно чувствовать патриаршему Управлению то, что оно и без того хорошо чувствовало и сознавало, а именно, что оно — нелегальная организация, не имеющая в Советской России права на существование, и потому в любой момент ГПУ, при малейшем неудовольствии, может это Управление закрыть и всех членов его переарестовать. А с другой стороны, тот же Тучков ультимативно предъявляет к нему требования о проведении в церковную жизнь различных мероприятий и притом таких, проведение которых равносильно было актам сознательного саморазвала, самоуничтожения. Каждое такое требование сопровождалось обещанием дарования легализации в случае исполнения, и угрозами разгона, уничтожения органов Церковного Управления и ареста всех его членов — в случае неисполнения. Под постоянным гнетом таких неприемлемых к исполнению требований ни один член патриаршего Управления, идя утром в Управление, не мог быть уверен, что он не будет там арестован за участие в нелегальном учреждении или что он не найдет патриаршее помещение уже запечатанным. Под таким же страхом находились и все посетители патриаршего Управления. Помимо того, Тучков время от времени вызывал к себе в помещение ГПУ то одного, то другого члена Управления и, прежде всего, архиереев, и требовал от них согласия на проведение того или другого его требования, и в случаях несогласия арестовывал на одну, две или три ночи. И такая игра "кошки с мышкой" с патриаршим Управлением продолжалась до самой кончины патриарха.
Среди длинного ряда намеренно разрушительных для церковной жизни патриаршей Церкви требований Тучкова должно отметить прежде всего — требование введения «поминовения властей» за богослужениями и требование введения в церковную жизнь нового стиля.
ПОМИНОВЕНИЕ "ВЛАСТЕЙ" ЗА БОГОСЛУЖЕНИЕМ
Ультимативное требование о введении в богослужение поминовения Советской власти было предъявлено свят. патриарху со стороны ГПУ и, в частности, со стороны тогдашнего вершителя судеб Русской Церкви Тучкова почти тотчас же по освобождении патриарха, с мотивировкой, что так как организованное патриархом Церковное Управление и вся связанная с ним организация патриаршей Церкви является нелегальной, то она может быть до некоторой степени еще терпима при непременном условии формального признания патриархом Советской власти de jure, а не de facto лишь — (каковой позиции патриарх почти открыто держался до его ареста в мае 1922 г.). Актом такого формального, открытого и прямого признания Советской власти de jure и должен был быть, по мысли Тучкова, акт издания патриаршего указа о введении поминовения властей за богослужением. Конечно, в таком акте признания Советской власти de jure со стороны патриарха эта власть не имела ни малейшей внутренней нужды (в смысле ее устойчивости), но она хотела этим актом самым решительным и окончательным образом скомпрометировать патриарха политически: как на внешнем фронте — среди русской эмиграции, так особенно, и прежде всего — среди того церковного народа, который теперь снова встал под церковное водительство патриарха. Этот акт по расчетам ГПУ должен был решительно отпугнуть, оторвать народ от патриарха политически, а через то, как оно было убеждено, и религиозно церковно.
В свою очередь, патриаршее Управление хорошо понимало не только эту сторону дела, но еще и другую, не менее опасную — ту крайнюю остроту горечи оскорбленного религиозного чувства верующих, которое не могло примириться с упоминанием за богослужением и тем самым с церковным санкционированием безбожной Советской власти. К тому же этим упоминанием у богослужения отнималось еще нечто дорогое для угнетенного народного сердца: здесь, в стенах храма, за богослужением, где все оставалось неизменно по старине, русский человек чувствовал себя доселе как бы на блаженном острове (единственном только во всем царстве советского режима), на который еще не проник вовсе этот режим. Здесь русский человек отдыхал душою не только религиозно, но и от всех кошмарных условий и впечатлений жизни под коммунистическим режимом. Здесь для него был драгоценный остаток другого мiра — мiра Святой Руси. Введение в богослужение упоминания Советской власти означало "ложку дегтя в бочку меда". Таким образом, введение этого поминовения в богослужение угрожало патриаршей Церкви глубоким потрясением как чувства народной привязанности к патриарху — а на нем-то главным образом держалась внутренняя незыблемая спайка всего организма патриаршей Церкви, так и особенно тяготения верующих людей этой эпохи русской жизни к богослужению вообще и, в частности, к богослужениям именно в храмах патриаршей Церкви, где, в противоположность обновленческим храмам, религиозное чувство не было доселе оскорбляемо каким-либо проявлением общности с безбожной властью.
Но требование об издании указа о поминовении Советской власти было поставлено патриаршему Управлению ультимативно и настойчиво решительно. Положение для патриаршего Управления создалось крайне критическое. Отказаться от исполнения этого требования ГПУ означало в глазах Советской власти открытый отказ от признания Советской власти de jure, в то время как такое признание, хотя и подневольное, было уже дано всеми слоями русского народа и западноевропейскими державами. А с таким отказом патриаршее Церковное Управление и вся патриаршая церковная организация, как нелегальная, теряли всякое право на какую-либо терпимость со стороны Советской власти. Не было никакого сомнения, что в результате этого отказа должен неминуемо последовать полный разгром патриаршего Управления в центре и на местах, и насильственное возвращение всей церковной организации — большевицким кровавым террором — под ненавистное иго обновленческого церковного управления, от которого только что избавились приходы и епархии с освобождением патриарха и организацией им своего законного Церковного Управления. Нужно было спасать Церковь от нового обновленческого ига, сохранить ее под управлением патриарха. В такой критической ситуации патриарх вынужден был дать ГПУ принципиальное согласие на издание указа о поминовении Советской власти за богослужением.
Патриаршему Управлению теперь выпала трудная задача — выработать такую формулу поминовения, которая бы менее всего претила религиозным и политическим чувствам молящегося народа, и в то же время была приемлема и для Советской власти. Над этим особенно много потрудился епископ Иларион. Форма поминовения царской власти имела личный характер (имя Государя). Формуле поминовения Советской власти решено было дать характер безличный: поминовение "власти" вообще, без имен ее носителей. Формула поминовения царской власти заключала в себе поминовение именно верховной власти. В новую формулу вносится поминовение просто "властей", каковое понятие обнимает не верховную лишь власть, но все вообще "власти" в государстве, сверху донизу, носителями которых были не только безбожные коммунисты, но и тайные верующие христиане (подобно как в евхаристической молитве Василия Великого — «помяни, Господи, всякое начало и власть, и иже в палате братию нашу»). Но самое главное, в формуле царского поминовения ясно выражалось моление о благоденствии власти: «о еже покорити под нози его всякого врага и супостата». В новой же формуле не было никакого дополнительного выражения, которое бы указывало: о чем, собственно, нужно молиться при поминовении "властей" — о их ли благоденствии или же их вразумлении и обращении на путь Истины (подобно как в евхаристической молитве Василия Великого — «возглаголи в сердца их благая о Церкви Твоей и всех людей Твоих благия во благости соблюди, лукавыя — благи сотвори»), или же, наконец, об избавлении от нее. На сугубой ектении в формулу поминовения внесены были слова евхаристической молитвы св. Василия: «да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте». Но и это дополнение нисколько не определяло, о чем собственно нужно молиться в отношении "властей", чтобы верующие имели «тихое и безмолвное житие». Одним словом, выработана была формула поминовения "властей" без выражения какого-либо — положительного или отрицательного — отношения к ним: «о стране Российской и о властех ее».
К счастью, этих внутренних тенденций новой формулы Тучков не заметил, но зато он заподозрил здесь другую тенденцию, в которой еп. Иларион и патриаршее управление здесь были вовсе неповинны. Ознакомившись с формулой, Тучков в самой резкой форме поставил патриаршему Управлению вопрос: «А почему здесь не отмечено, что дело идет именно о "советских" властях?! А может быть, Вы здесь разумеете и приглашаете молиться о ваших "белогвардейских" властях... о (Вел. Князе) Николае Николаевиче и его приспешниках?!» Тучков категорически потребовал вставить в формулу слово "советских"... «о стране Российской и о советских властях ее». Требование это было решительно неприемлемо для патриаршего Управления, так как более одиозного и нетерпимого, для слуха молящихся, слова трудно было и придумать. Но в то же время нелегко было и придумать достаточно убедительных для Тучкова возражений против вставки этого слова. Однако после длинных переговоров такое возражение было найдено: епископу Илариону удалось, наконец, убедить Тучкова, что слово "советский" никак нельзя вставить в богослужебную формулу потому, что это слово "русское", а все богослужение в патриаршей Церкви, согласно нерушимому закону (который дерзнули нарушить обновленцы) Русской Церкви, совершается на славянском языке. На этот довод Тучков в конце концов сдался — «ну так и быть», заявил он патриаршей делегации, «пусть будет по вашему: мы во внутренние порядки ваших культовых отправлений вмешиваться не желаем».
Согласованная таким образом с Тучковым формула поминовения властей была принята особым постановлением Св. Синода и разослана указами к исполнению по всем епархиям и приходам, а также была обнародована Тучковым и через советские газеты.
Добившись этого акта, Тучков считал свою цель дискриминации патриарха уже достигнутой и мало интересовался, насколько разосланные патриаршим Управлением об этом указы в действительности исполняются на местах в приходах. Видимо, он интересовался и до некоторой степени следил за исполнением этих указов только при патриаршем и, отчасти, архиерейских служениях, за которыми, как правило, всегда присутствовали специальные агенты ГПУ. И видимо также никаких инструкций от него в этом направлении органы ГПУ на местах не получали. Во всяком случае, не было известно ни одного случая, чтобы где-либо органы ГПУ привлекли кого-либо из духовенства к ответственности за непоминовение властей. В свою очередь, патриаршее Управление, конечно, не имело никакого желания следить за исполнением этих указов. Вследствие этого акт введения поминовения властей за богослужением прошел для верующего народа совершенно безболезненным образом. Народ отнесся к этому акту совершенно спокойно, понимая, что патриарх принужден был здесь уступить только ради бытия патриаршей Церкви. Но, конечно, слышать за богослужением эту формулу с напоминанием о безбожной власти всем было крайне неприятно. Остроумные приходские диаконы нашли исход — вместо выражения: «О стране Российской и властех ее» они стали употреблять созвучное выражение — «и областех ее». В других местах стали употреблять эту формулу только однажды за богослужением, и именно на начальной великой ектении, когда в храме бывает налицо еще очень мало богомольцев. В иных местах стали употреблять эту формулу не каждый день и не за каждым богослужением. А затем постепенно поминовение властей в приходских храмах, по крайней мере в Московской епархии, незаметно почти совсем прекратилось и сохранилось только при патриарших и, отчасти, архиерейских служениях. Так кончилось дело только потому, что в этот момент ГПУ заинтересовано было только самим актом постановления о введении в богослужения поминовения Советской власти, как актом, который должен политически дискриминировать патриарха и патриаршее Управление в глазах церковных русских людей и тем взорвать единство Патриаршей Церкви. Не добившись же этой цели путем указанного акта, Советская власть тотчас делает новую попытку взорвать Патриаршую Церковь изнутри: она предъявляет требование о введении в церковную жизнь нового стиля.
Предыдущая страница (1/5) - Следующая страница (3/5) Дополнительно по данному разделу: Катакомбный исповедник иерей Григорий Сокрута (+1993 г.) Святоотеческая мудрость отца Серафима (Роуза) ПАТРИАРХ ТИХОН Тайна личности Митрополита Киевского и Галицкого Антония (Храповицкого) и его значение для Православного Славянства Жизненный путь Блаженнейшего Митрополита Киевского и Галицкого Антония (Храповицкого) Канон Святителю Антонию Киевскому, Первоначальнику Русския Зарубежныя Церкве Жизнеописание Блаженнейшего Митрополита Анастасия (Грибановского) Краткое жизнеописание Митрополита Филарета (Вознесенского), третьего Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви Архиепископ Аверкий и его значение для Вселенской Православной Церкви Воспоминания о Епископе Викторе (Островидове)
|